"Нечто успокоительное чувствовалось в запахе скудной еды, ещё сохранившемся в кухне. Там иногда даже капала из крана вода. За какой нибудь час можно было набрать полный чайник, вскипятить его и заварить чай из сушёных листьев брусники. Каждый кто пил этот чай по ночам согласится с тем, что он был тогда единственной нашей поддержкой, своего рода эликсиром и панацеей от бед и скорби. Мне казалось тогда, что страна несётся в космически непроницаемый туман. Не верилось, что под свист ветра в простреленных крышах, под непробудными этими ночами, замешанными на саже и отчаянии, просочится когда нибудь стылый рассвет. Просочится для того чтобы снова можно было увидеть пустые улицы и бегущих по ним неизвестно куда позеленевших от холода и недоедания людей, в заскорузлых обмотках с винтовками всех марок и калибров. Пальцы сводило от стальных затворов, всё человеское тепло было выдуто без остатка из под жидких шинелей и колючих бязевых рубах. В ночь "фиолетового луча" в городе было мертвенно тихо. Даже артиллерийский огонь замолк, и единственное, что было слышно,-это отдаленный грохот колес. По этому характерному звуку опытные киевские жители поняли, что из города в неизвестном направлении поспешно удаляются армейские обозы.
Так оно и случилось. Утром город был свободен от петлюровцев, выметен до последней соринки. Слухи о фиолетовых лучах для того и были пущены, чтобы ночью уйти без помехи.
Киев, как это с ним бывало довольно часто, оказался без власти. Но атаманы и окраинная "шпана" не успели захватить город. В полдень по Цепному мосту в пару от лошадиных крупов, громе колес, криках, песнях и веселых переливах гармошек вошли в город Богунский и Таращанский полки Красной Армии, и снова вся жизнь в городе переломилась в самой основе.
Произошла, как говорят театральные рабочие, "чистая перемена декораций", но никто не мог угадать, что она сулит изголодавшимся гражданам. Это могло показать только время,"