Экономические шоки, какими бы серьезными они ни были, не означают для Лукашенко мгновенной потери власти. С полным контролем политического поля и верными силовиками можно еще много лет сидеть в кресле, даже затянув пояса.
Поэтому, если Россия не смягчит позицию и не предложит Минску какой-то компромисс, выбор почти наверняка будет сделан в пользу менее денежного, но более суверенного варианта
Сегодняшний конфликт России и Беларуси был предсказуем во всем, кроме скорости эскалации. Всего за пару недель руководители двух стран успели перейти от дежурно-союзнических формальностей к обвинениям в подрыве суверенитета.

Казалось, что после череды встреч летом и осенью Путин и Лукашенко утрясли все главные разногласия и либо подписали, либо поручили правительствам подписать нужные документы, чтобы решить каскад экономических споров – по поставкам продовольствия, кредитам, торговле нефтью и нефтепродуктами.

Большинство споров действительно удалось урегулировать, но самый чувствительный для Минска вопрос – нефтяной – оставался подвешенным.

Конец ренты

С 2019 года Россия постепенно обнуляет экспортные пошлины на нефть, одновременно повышает налог на ее добычу и вводит отрицательный акциз, чтобы поддержать свою нефтепереработку. Эта реформа, которую назвали налоговым маневром, лишает Минск важнейшего бонуса от интеграции с Москвой – нефтяной ренты.

Беспошлинная российская нефть была относительно дешевой для Беларуси, а экспортные пошлины с продуктов ее переработки зачислялись в белорусский бюджет. Но теперь с 2019 по 2024 год Минск должен постепенно лишиться и пошлин, и дешевой нефти.

По белорусским оценкам, речь идет об уже потерянных за последние годы $3,6 млрд и еще около $8–12 млрд убытков в следующие пять лет в зависимости от мировых цен на нефть.

Беларусь исходит из того, что вступала в Евразийский союз под гарантии неухудшения условий торговли, особенно торговли нефтью. С лета этого года Минск и Москва на уровне минфинов обсуждали компенсацию белорусских потерь.

Разногласия были по форме. Беларусь хотела закрепить скидку в цене на нефть. Россия предлагала оставить компенсацию на виду, перечисляя деньги траншами из бюджета в бюджет. Это политически удобнее для Москвы: всегда можно придержать очередную порцию, если Минск плохо себя ведет.

Переговоры шли своим чередом, но в конце ноября по неясной пока причине российские переговорщики, по данным Минска, отказались обсуждать и компенсацию. Тогда публично об этом не объявили, но примерно в эти же дни белорусский замминистра финансов Андрей Белковец признал, что переговоры идут сложно. Он сделал удивительно смелое для своей должности политическое заявление: если компенсации не будет, то Минск задумается, нужен ли ему вообще Евразийский союз.

Тот же тезис про «нет равных условий – нет союза» повторил Лукашенко на саммите ЕАЭС в Санкт-Петербурге 6 декабря. Белорусский президент прервал обычный ход протокольных речей и прямо перед камерами предъявил Путину несколько претензий, главной из которых неожиданно стала цена на газ. Хотя всем казалось, что уж этот вопрос решен как минимум до 2020 года.

Президенты начали спорить и перебивать друг друга, и в итоге Путин сказал то, что вскоре стало новой официальной линией Москвы: для других цен на газ нужен другой уровень интеграции.

Тогда фразе не придали большого значения – вдруг Путин просто погорячился? Но уже через неделю в Бресте Дмитрий Медведев повторил то же самое с подробностями: если Беларусь хочет поддержки, нужно двигаться по пунктам договора 1999 года о Союзном государстве: вводить единую валюту, таможню, суд и Счетную палату. Мол, выбор за Минском, как интегрироваться дальше. В белорусской прессе эту речь назовут «ультиматумом Медведева».

Затем ужесточилась риторика и других участников спора. Лукашенко обвинил Россию в желании «не мытьем, так катаньем» поглотить и разрушить Беларусь. Глава Минфина РФ Антон Силуанов заявил, что Москва вообще не обещала компенсировать налоговый маневр, потому что это внутреннее дело России.

Новый российский посол в Минске Михаил Бабич в интервью ТАСС подробно прошелся по всем белорусским претензиям. По его оценке, стороны «заигрались» с таким понятием, как «равные условия хозяйствования», а сырьевые формы дотаций Беларуси себя исчерпали. Посол оценил новые запросы Минска в $3–4 млрд в год и заявил, что это «сомнительно в рамках действующего правового поля».

Вслед за руководством своей страны Бабич предложил Минску выбор – реанимировать и доделать Союзное государство или работать по правилам ЕАЭС.

Чиновники обеих стран теперь ждут встречи Путина и Лукашенко, намеченной на 25 декабря. Впрочем, белорусский президент уже допустил, что она не состоится.

Новая развилка

Может показаться, что мы все это уже видели, и не раз. Каждый год Минск и Москва выясняют нефтегазовые отношения, летят стрелы, стороны повышают голос ради торга, а затем находят какой-то компромисс.

Но нынешний спор другой. Последний раз Москва публично занимала такую ультимативную позицию в 2002 году, когда Путин предложил Беларуси вступить в Россию шестью областями и произнес свою нетленку про «мухи – отдельно, котлеты – отдельно».

Но тогда спор шел о правовой казуистике, том самом Союзном договоре, который уже начал пробуксовывать. Шестнадцать лет назад предложение Путина можно было просто заболтать, отложить на потом, включить ресурс бесконечных саммитов, продолжив получать союзническую ренту.

Сейчас развилку перед Минском поставили в предельно живом, денежном вопросе. Отказавшись делать выбор тогда, Лукашенко сохранял комфортный для себя статус-кво. Отказ от выбора сегодня будет означать молчаливое согласие на большие финансовые потери.

Для Беларуси ситуация также не похожа на эмоциональные конфликты середины нулевых. Сейчас Минску грозит не моментальный обвал или перекрытие трубопровода, а накопление убытков, плавное, но поступательное осушение главного источника валюты в страну – экспорта нефтепродуктов.

Это ударит по ценам на топливо, состоянию бюджета и госсектора экономики, который субсидируют в том числе за счет прибыльных НПЗ. Если наложить это на вставшую в полный рост проблему внешнего долга и грядущие выборы в 2020 году, получается не самый политически спокойный период для белорусской власти.

Новизна позиции Москвы сегодня в том, что она уже столько раз повторила тезис про «деньги только после интеграции» на всех уровнях, от посла до президента, что теперь ей очень сложно будет давать деньги, если Минск условия не примет. Когда публично и настойчиво ставишь такой вопрос ребром, поле для компромисса без потери лица практически исчезает.

То ли устав от дня сурка в отношениях с Минском, то ли из-за собственных экономических проблем Россия, по сути, предложила подвести черту под многолетней моделью дружбы, которую в Беларуси называли «нефть в обмен на поцелуи».

Медленно лучше, чем быстро

Минск оказался в очень сложной ситуации. Пока неясно, какие аргументы даже теоретически можно найти, чтобы убедить Москву отказаться от ультиматума и дать хотя бы частичную компенсацию за налоговый маневр.

Возможности для геополитического шантажа исчерпаны. Все понимают, что угрозы Минска развернуться на Запад нереалистичны, потому что белорусскую власть там никто в обозримом будущем не примет. Пугать выходом из евразийских структур при сегодняшней зависимости Беларуси от России по тому же газу, нефти и рынкам сбыта – это угроза выстрелить самому себе в ногу. Компенсировать потери от таких шагов будет просто неоткуда.

Однако пойти на уступки Москве и сдать часть суверенитета – для Минска тоже сомнительный вариант. Даже если не начинать разговор про консенсус элит и народа в вопросе независимости, это противоречит самой натуре Александра Лукашенко. Именно поэтому в начале нулевых и затормозилось исполнение Союзного договора – автократ не может отдать реальные рычаги своей власти, вроде печатного станка или таможни, под контроль наднациональному органу или другому автократу.

В этом случае, в восприятии Лукашенко, он сразу же лишается полноты своей власти. А экономические шоки, какими бы серьезными они ни были, таких мгновенных последствий не влекут. С полным контролем политического поля и верными силовиками можно еще много лет сидеть в кресле, даже затянув пояса. Никто в Беларуси еще не видел пределов ни народного терпения, ни милицейской жесткости.

Поэтому, если Россия не смягчит позицию и не предложит Минску какой-то компромисс, выбор почти наверняка будет сделан в пользу менее денежного, но более суверенного варианта. Станет ли Кремль в таком случае форсировать интеграцию или поглощать Беларусь силой – большая и важная тема для отдельной статьи, но пока останемся в рамках заявленной позиции Москвы.

Успокаивая народ после обмена резкостями с Россией, Лукашенко заявил, что, если договориться не получится, конец света не наступит – просто белорусским властям придется иначе планировать финансы и «переформатировать внутреннюю и внешнюю политику».

Практика показывает, что внешние шоки – единственный действенный стимул для перемен в Беларуси. Война России и Грузии запустила первую попытку сближения Минска с Евросоюзом. Крым и Донбасс – вторую, которая продолжается до сих пор. Беларусь ввела безвизовый режим для западных стран, в страну пришли крупные банки ЕС с кредитными программами на сотни миллионов евро.

Падение цен на нефть, рецессия в России в 2015 году и, как следствие, кризис в самой Беларуси подтолкнули Лукашенко к ограниченной либерализации экономики, ускоренному развитию IT-сектора и назначению технократов-рыночников в правительство.

В этом смысле, если сегодняшний спор Минска и Москвы пойдет по прогнозируемому сценарию, уменьшение российского пирога будет подталкивать белорусскую власть к новым реформам и дальнейшей диверсификации внешней политики и торговли.

Резкий разрыв с Россией останется невозможным еще много лет, как при нынешней, так и при любой другой белорусской власти. И отказываться от остатков преференций никто в Минске в здравом уме не будет.

Но происходящее сегодня – это важный этап более глубокого исторического процесса эмансипации двух государств. Беларусь и Россия, набивая шишки в регулярных спорах, шаг за шагом оставляют в истории риторику о братстве и его неработающие форматы. Им на смену приходит прагматизм двух правящих классов, которые мыслят в первую очередь не иллюзорными общими, а своими реальными интересами.

Артем Шрайбман