- Мудель – это кто?.. – раздумывая, стоит ему тут елозить, чтобы тоже посмотреть на обстановку; или погодить, спросил Сергей. Тут же сообразил:
- Вот-вот, сама ругаешься! А на меня что-то обижаешься ещё!
- Мудель – это не ругательство!! – принялась защищаться Зулька, - Это дядька такой; он уже после нас в Озерье приехал, но ещё при Громосееве! Журналист, с Мувска. Журналист, - и этот, как его?.. он про себя ещё говорил… а, - политтехнолог. Его вообще Мундель зовут, в смысле – фамилия; а в деревне переделали в «Мудель». Потому что он реально – мудель! Что бы это не значило! – закончила она, и покраснела.
Потом добавила:
- Я его давно уже не видела; вот, как мы из деревни ушли. Но я его по рыжему портфелю узнала. Он везде рыжий портфель, как дурак, с собой таскает!
Сергей заинтересовался:
- Мундель, надо же!.. Не думал, что это такая распространённая фамилия… Знал я одного Мунделя… но у того фамилия была какая-то двойная… Толян, не помнишь?.. а, нет конечно, откуда бы…
По мере того, как он это говорил, на его лоб набежала складка и голос с расслабленно-общительного становился более жёстким… Закончил фразу же он почти стальным тоном:
- И… тот тоже журналист был… и… и тоже с портфелем рыжим всё таскался!
Зулька непонимающе подтвердила:
- У этого тоже двойная… фамилия, в смысле. Но его все как «Мудель» зовут – за глаза. А в лицо если – Сергей Петрович…
- Что-ты-говоришь?? – Сергей теперь представлял собой сжатую пружину, глаза его засверкали.
- Сергей Петрович, говоришшшшь?.. А фамилия – случайно не Мундель-Усадчий??!
- Вроде… Я не знаю точно, все просто: Мудель и Мудель.
Сергей затряс головой:
- Неееее, не бывает таких совпадений!! Толян, слышь! Мудель, то есть Мундель! С двойной! Журналист, с рыжим портфелем, с Мувска! Толян!..
Толик понимающе спросил:
- Чо, тот самый? Который обрез бинельки попятил? Я ж его не помню…
- Угу! – Крыс сжал кулаки, так что ногти врезались в ладони, - Толян, похоже, что тот! Дай мне трубу, гляну!
Он взял у Толика перископ, перебрался к брустверу; и некоторое время вглядывался. Потом огорчённо обернулся, вернул трубку:
- Не, с такого расстояния не узнаю… Толян – бинокль дашь?
- Не дам! Нефиг голову выставлять.
- Ууууу… - злобно замычал Крыс, мотая головой. Сейчас ему было совершенно поровну, как он выглядит. Он чувствовал, как Сергей, Серёжка покидает его тело; и в него возвращается тот; тот самый, что убил отделение спецназа, больше десятка здоровых вооружённых до зубов мужиков, в той бойне в Башне; лично и почти в упор расстрелял, догнав, главного из них. Он возвращался! И это было хорошо. Неужели тот журналист тоже здесь?? Ооооо, какая это была бы удача!!
- Да ладно, Крыс, успокойся! – понимающе сказал Толик, по своему опыту знающий это состояние, - Расслабься ещё, продышись. Ещё не пошли, хотя скоро.
- Не, я ничо… - Крыс стал с расстановкой делать дыхательные упражнения. Зулька сейчас смотрела на них обоих как на опасно больных…
- Знаешь, Толян… Если этот… - дыхание у него от злости перехватывало, - …этот Мундель-Усадчий здесь, - это уже окупает, что мы сюда попали! Помнишь, я ещё батю просил через его знакомого в Администрации, ну, того, Орлова, что к нам приезжал, разведать где этот журналюга! – не получилось. А сейчас он, может, здесь!
- Бог не фраер, он всё видит! – понимающе-согласно кивнул Толик.
- Оооо, классно бы было, если б он был здесь! Тогда б, Толян, я б вне зависимости от сегодняшних, эта, результатов, в натуре хотел бы здесь задержаться! Пока с ним не повидаюсь; и с его рыжим портфелем! Очень, эта, хочется с этим журналистом повидаться!!
Смотрящая на него в изумлении Зульфия увидела, как незнакомо-пугающе, жёлтым, блеснули его глаза.

Он жал на спуск; выстрел негромко, как-то по игрушечному щёлкал в морозном воздухе; винтовка, которую он упирал прикладом в стену окопа за спиной, несильно вздрагивала, плюнув из ствола сизым выхлопом – там, на повороте хода сообщения, вспухал на стенке маленький фонтанчик и осыпалась сухая земля… И Лёнька тут же, захлёбываясь слезами и страхом, тут же дёргал затвор, открывая, - вылетала дымящаяся жёлтенькая гильза; и он, подвывая от боли в левой руке, торопливо заталкивал в горячий патронник очередной жёлтенький патрончик с серой свинцовой пулькой; закрывал его затвором; торопливо просовывал кисть правой руки в фигурную прорезь ложа, и, вновь не выдержав, жал на спусковой крючок. Опять негромкий хлопок-щелчок, и цикл повторялся.
Лёнька с ужасом понимал, что у него скоро закончатся эти маленькие жёлтые патрончики, но ничего не мог с собой поделать! Он раз за разом стрелял в стенку окопа, туда, где он поворачивал – потому что именно оттуда мог появиться Враг! Он не знал, там ли этот Враг сейчас, – но было очень страшно, что Враг там, и он вот-вот выскочит оттуда и прошьёт его, Лёньку, очередью из короткого автомата с дырчатым квадратным стволом; или бросит гранату, которая окончательно уже убьёт его, Лёньку, совсем убьёт, на-а-а-авсегда-а-а!! Как вот минуты назад убила его брата, Мишку, и изорвала в клочья ему, Лёньке, рукав куртки на левой руке, - где сейчас мучительно болело!
Всё получилось так быстро и непонятно! – вместо красивой атаки, как в кино, всё получилось странно и глупо. Он, как и велел ему брат, следуя строго за ним, бежал, спотыкаясь и задыхаясь, вслед за атакующей БМП; и не видел, в кого стрелять; и, дважды упав, споткнувшись; думал только о том, как бы вновь не споткнуться о путающиеся под ногами, вывернутые гусеницами БМП колышки и верёвки. А брат бежал впереди вместе с другими, и что-то кричал, оглядываясь; и оглушительно строчил из автомата вперёд, по окопам; и другие тоже строчили; и красиво, веером, летели вверх гильзы. Лёнька понимал, что это и есть долгожданная атака; и это они атакуют; и надо что-то кричать и стрелять во врага! – но он не видел врага, и не понимал куда строчат его брат и его товарищи. Но он тоже что-то закричал, неумело заматерился, - и выстрелил туда, вперёд! По сравнению с оглушительным стрекотанием автомата брата, не говоря уж о грохоте пулемёта БМП, щелчок его винтовки был почти неслышным, но он же выстрелил! И тут же, испугавшись, что теперь у него в руках незаряженное, а, стало быть, никчемное оружие, остановился, и стал перезаряжать винтовку… И потому он всё пропустил; и не понял, что случилось: вырвавшаяся далеко вперёд БМП вдруг окуталась чёрным дымом и её лизнули яркие языки пламени. И брат, и Тигр, и другие бойцы отряда остановились, и стали строчить перед собой; а откуда-то сбоку вдруг высунулась как из-под земли голова и рука – и бросила что-то в уже и без того горящую машину; отчего на броне что-то лопнуло, и новые, ещё более густые языки огня лизнули броню, растекаясь в стороны. Снова безостановочная стрельба, - но никого уже не видно; а с другой стороны вдруг опять же как будто из-под земли вылетает, кувыркаясь в воздухе, бутылка зелёного стекла; и отчётливо кокается о броню; и огонь становится ещё гуще.
То слева, то справа от БМП вдруг появляются головы с наставленным оружием, - они стреляют, - и в них непрерывно строчат брат и его товарищи; и непонятно попадают ли; а он только-только затолкнул патрончик в патронник и закрыл затвор, приготовив винтовку к очередному выстрелу. И двое отрядовцев падают; и кто-то истошно кричит «- Обходим с фланга, обходим с правого фланга, урааа!!»
И брат, оглянувшись на него, побежал направо от горящей БМП; и его товарищ Тигр тоже побежал направо; и он, Лёнька, тогда понял, что это и называется «обходить с правого фланга», и тоже побежал за ними. И тут же, споткнувшись, упал – сразу же, как ступил в снег вне колеи, выдавленной гусеницами БМП. И бежавший впереди брат тоже, споткнувшись, упал. А бежавший чуть поодаль Тигр не споткнулся, и упасть не успел, - и как будто из-под земли впереди высунулся некто, и короткий ствол его оружия брызнул огнём вперёд и в стороны, застрочив - и Тигр как будто натолкнулся на стену, замер на мгновение, - и упал неловко, боком.
Лёнька ничего не понял; но оглянувшийся опять на него брат заорал «- Пригнись!! Давай за мной сюда, вниз!!» - и исчез. Ничего не понимая в происходящем, слегка оглохнув от близких выстрелов, Лёнька, как велел брат, пробежал за ним; и увидел куда надо «вниз» - там тянулся неглубокий окоп. Брат уже был там, - и Лёнька спрыгнул туда же.
Окопчик, как канава, был неглубокий, - брату по локоть; ему, Лёньке, по плечи; но он, как и брат, упал на четвереньки, и, волоча за собой винтовку за ремень, пополз, вернее – побежал на четвереньках за братом… Не хватало дыхания, вырывался из руки ремень винтовки; и было непонятно – кто победил в этой атаке? Почему они теперь не бегут, стреляя и крича; а ползут куда-то на четвереньках, обдирая руки о мёрзлую землю.
Так пробежали-проползли они довольно далеко, всё время забирая вправо; хотя в этом окопчике им несколько раз встречались и ответвления. Брат время от времени оглядывался на него, успевает ли он, - он успевал, - и видно было какое у брата всё блестящее от пота лицо и напряжённо вытаращенные глаза.
А потом вдруг окопчик стал глубже, - и они уже не ползли на четвереньках, а пробирались, пригнувшись; и Лёнька понял, что они «заходят во фланг». И несколько раз им под ноги попадались россыпи гильз; а один раз они даже перешагнули через чьё-то тело, недвижно скорчившееся на дне окопа.
А потом впереди кто-то мелькнул – и выстрелил, казалось, в самого брата! – и тот в ответ опять оглушительно застрочил из автомата, полетели в сторону и из окопа веером гильзы.
Они свернули в какое-то ответвление; неподалеку кто-то закричал: «- Вот они, тут эти двое!»
Брат зарычал и побежал, пригибаясь, ещё быстрее; и вдруг замер, так, что Лёнька ткнулся ему носом в поясницу. Лёнька выглянул у него из-за плеча – они упёрлись в тупик.
Что теперь делать, Лёньке было непонятно. Непонятно было и где остальные, друзья-отрядовцы брата; где парни из Никоновки? Почему они с братом оказались вдруг тут и одни? Почему вой сирены и стрельба происходят теперь в стороне? Что теперь делать?..
Брат вдруг больно ухватил его за плечо, потащил на себя, потом в сторону; и Лёнька увидел опять, какое у него напряжённое лицо. А потом брат рванул его на себя, и спрятал за собой. И вскинул автомат…
Там, из-за поворота, откуда они только что попали в этот тупик, кто-то как будто бы показался, - и брат застрочил туда из автомата! Там, куда он стрелял, вскипела фонтанчиками земля в стене окопа; оттуда высунулся решётчатый ствол, из которого брызнуло огнём – мимо! Лёнька понял, что вот он – бой! Что в них с братом стреляют! - хотел тоже выстрелить из винтовки, но было неудобно, - брат придавил его собой к стене окопа. А впереди опять брызнуло коротко огнём, - и брат опять застрочил туда. А потом его автомат замолк, - и брат, отсоединив магазин, и бросив его под ноги, зашарил по разгрузке, - но в ней больше не было магазинов…
И тогда он что-то закричал… но ещё раньше из-за поворота кто-то выкрикнул «- В сторону, крыс!..» - и из-за поворота что-то вылетело, и упало им с братом прямо под ноги…
И брат вдавил его спиной в стену окопа, больно, - и что-то сильно ударило, толкнув его телом брата, и цепко-больно рванув левую руку, - и он упал… И брат упал на него. И выскочившая из-за поворота окопа фигура брызнула огнём, - тело брата, придавившее его к земле, коротко сотряслось.
«- Оба двести!» «- Быстро, в исходную!» - раздались сквозь звон в ушах непонятные слова, и фигура исчезла.

Все малыши, смотревшие на него со страхом, разом замотали головами.
- Я – тут главный! Поняли!! Все ваши родаки уже убитые возле церкви, хы, идите, можете посмотреть! А я теперь тут главный! Поняли??!
Малышня продолжала смотреть на него со страхом; а двое самых маленьких и вообще зашмыгали носами, готовые разреветься. Вот, хорошо!
Он ещё шагнул к девчонке, и требовательно протянул руку:
- Давай сюда фонарик!
- Не давай!.. – явственно шепнул девчонке стоявший рядом с ней мальчик; но она, поколебавшись, сунула руку в карман, и, достав оттуда фонарик, протянула ему. Забирая фонарик, Хокинс с удовольствием почувствовал, как дрожала её маленькая ладошка. Включил фонарик; мазнул светом по испуганным малышачьим лицам, - и тут заметил, что у одной из малых девчонок в ушах блеснули серёжки-гвоздики. Золото, небось!
- Ты! Вот ты! – Альбертик уже говорил в полный голос, уверенный, что никого взрослых в доме нет, - Ты! – он указал пальцем на девочку с серёжками, - Снимай!
- Чего… снимать?.. – тоненьким голоском, не понимая, спросила та, и всхлипнула.
- Серёжки снимай! Те, которые в ушах! – приказал Хокинс, ни минуты не сомневаясь, что его приказание будет выполнено. Это даже надёжней, чем отлавливать малышей за школьным двором в Мувске, где он тоже отбирал у них мелочь, - отсюда и не убежать; да у него же и ружьё! Сейчас заберу серёжки, потом проверю у всех карманы! – решил он про себя, - А потом надо будет напугать их, чтобы уж совсем! – тогда они и где взрослые прячут ценности покажут! Ведь знают, подсматривали, небось! Ну и вот! – напугать; они и отдадут. И шариться не нужно будет!
Девчонка с серёжками, зажав ушки ладонями, горько, безутешно разрыдалась; сквозь её плачь, всхлипывания, доносилось лишь:
- …ннне!.. не отдам… это мама мне подари-и-ла-а!.. н-не отда-ам!..
Глядя на неё навзрыд заплакали и другие малыши; и лишь стоявшие между ними и Хокинсом девчонка и мальчишка не заплакали; хотя в свете фонарика было видно, что и на глаза девчонки тоже слёзы уже наворачиваются! Она сунула руку в карман, и достала оттуда мобильник, мобильный телефон; протянула его Хокинсу дрожащей рукой:
- Вот… Возьмите телефон. Он хороший. На нём мультики. А Лерочку не трогайте – ей серёжки мама подарила!
- Ха! – Хокинс только презрительно ухмыльнулся, чувствуя себя полным хозяином ситуации, - Мобильник! Говна ещё такого! Нафиг кому он сейчас нужен, мобильник твой, «с мультиками»! Что им делать? – гвозди забивать?? Серёжки, говорю, пусть снимает! Кому сказал?? – он угрожающе перехватил винтовку, - Быстро! Да, и телефон я, конечно, тоже возьму!
Он протянул было руку, чтобы забрать у девчонки и телефон тоже, - пригодится на что-нибудь! – но вдруг стоявший рядом с девчонкой мальчишка, явно, впрочем, младше её, оттолкнул её уже протянутую руку, так, что телефон вылетел из руки и упал на пол; и выкрикнул:
- Не давай, говорю тебе!!..
- Чего-о-о-о?? – Хокинс обалдел от такой наглости; и уже было хотел, подшагнув, смазать сопляку по рылу, чтобы не встревал куда не спрашивают; но тот отпрыгнул в сторону, и, сунув руку в карман, громко, отчаянно, со слезами в голосе закричал:
- К бою!!! Община – к бою!! Приготовиться к отражению!!!
Слова были какие-то киношные; неуместные тут, в полутёмном чулане, среди этих малышей: какая «община», где она; какой «к бою», какое «к отражению??» Неуместные были какие-то слова; явно где-то слышанные, не его… но…
…но эти слова, эта команда, хотя и выкрикнутая почти плачущим тонким мальчишеским голосом, возымела внезапно странное действие:
- сам мальчишка выхватил из кармана нож в ножнах, и, одним движением сбросив их, обнажил блеснувший клинок!
- стоявшая перед Хокинсом девчонка по этой команде тут же тоже сунула руку куда-то под полу пальто и тоже выхватила нож!
- и даже малыши, вдруг разом прекратив плакать, завозились, завозились… и тоже стали доставать… ножи!
Хокинс сначала не поверил собственным глазам! – но всё это было так: вся эта малышня стала доставать ножи и ножики, вытягивать их клинки из маленьких ножен или раскрывать маленькие складнички, явно готовясь, согласно команды, «к отражению»!.. Хокинс стоял и тупо смотрел, как вся эта малышовая группа детского сада, разом вдруг прекратив плакать, засверкала в свете луча фонарика клинками. Больше или меньше, но каждый малыш теперь держал в кулачке нож, и… «готовился к отражению»??
Хокинс дрогнул. Да они тут, на Пригорке, вообще, что ли, с ума посходили?? Глядя, как только что плакавшие малыши, каждый, теперь держали в руках ножики; и как они послазили с лавки и ящиков, поблёскивая маленькими клинками, как маленькими, но острыми зубками волчат, он поневоле вспомнил, как Мундель говорил, что они все тут, «выродки сатаны», уже и не люди, а зомби, «зомбированные гнусным чёрным попом Андреем и его проклятыми приспешниками!»
Стало страшно. Как будто он из одного фильма, где сюжет был ясен, прям, предсказуем; разом попал в какой-то зловещий триллер, где фоном звенит натянутая струна; и в следующую секунду может случиться что угодно! С ума они тут сошли, что ли?? Должны бы, как и начиналось, плакать и отдавать что есть; а они за ножи!!.
Он отступил, и, защищаясь, вскинул ружьё. Да, у него же ружьё! Оно не заряженное – но они-то про это не знают!..
Ещё отступив, он громко-демонстративно открыл и закрыл затвор, наставил ствол на пацана:
- А ну!.. Я вас сейчас постреляю всех тут!!
Кажется кто-то из малышей, самый маленький, всхлипнул; но мальчишка ответил почти твёрдо:
- Ну и пусть! А мы тебя всё равно забьём!..
- …всё равно забьём!.. – эхом донеслось и от девчонки.
- Вы… что??? – ситуация поменялась так быстро и кардинально, что Хокинс был сейчас близок к панике. Ничего себе! Все – с ножами! – и на него, одного! Нет, был бы хотя б один патрон, - он бы, не раздумывая, вальнул бы сейчас этого пацана или эту девчонку, а остальные б…
Как будто прочитав его мысли, пацан сказал уже явно угрожающе:
- Всё равно больше одного раза не выстрелишь! А мы тебя – забьём!..
- …забьём! – опять эхом повторила и девчонка.
- …забьём… забьём!.. мы тебя забьём!.. – послышались у них из-за спины несколько голосов. Клинки ножей поблёскивали в луче фонарика, перебегавшего от одного к другому; и Хокинс отчётливо понял, что надо делать ноги. Хотя Хозяин и говорил «в кругу своих», что «Мундель совсем сбриндил», но, видать, в чём-то он был и прав: они тут, общинские, совсем чокнулись! Вон, малышня – на человека с ружьём! – ясно, что сумасшедшие! Сваливать надо!
Он сделал ещё пару шагов назад, не сводя ствола винтовки и луча фонарика с пацана. Вот чёрт, глупость-то какая! Это, получается, его какая-то малышня прогнала?? Эх, сейчас бы хотя б один патрон! – застрелил бы, точно бы застрелил кого-нибудь!.. Но… Клинки ножей угрожающе поблёскивали; и очень нехорошо на него глядели и этот мальчишка с девчонкой; и малыши тоже, послазив с ящиков и лавки, обступили их; и у всех, понимаешь, ножики!.. Не, тут и было б чем – не стоило б стрелять! – подумал Хокинс, - А ну, и в самом деле, кинутся! – все-то вместе, небось, затычут ножиками!.. В голове сразу шевельнулись сюжеты из разных виденных прежде фильмов ужасов; и он, окончательно решив, что нужно делать ноги, отступил ещё и ещё, и вот, уже зашагнул за порог чулана. Ага, теперь их запереть тут! – и можно будет пошариться по шкафам! А уходя – ещё и поджечь; ну, вон, хотя бы занавески! – будут знать, как ножиками угрожать!..
Он не успел ухватиться за дверь чулана, чтобы закрыть её, как вдруг в сенях хлопнула дверь; кто-то потопал ногами, стряхивая снег…
Сердце у Хокинса сделало перебой, и провалилось куда-то в живот; а дышать резко стало нечем… Он замер. Скрипнула ещё одна дверь, из сеней в дом, и раздался голос Зульки:
- Андрюшка, Санька!.. Вы выбрались, что ли?? Почему дверь в дом открыта??

Но Витька как-то был не расположен вдаваться в прошлое, и оценивать чью бы то ни было степень вины в разгроме дружины. И даже что Толстый жрал его как-то не заинтересовало. Всё же живой человек! – и из дружины. Пригодится.
Витька по-хозяйски прошёлся по помещению, попутно пиная валявшиеся на полу матрасы и подушки. Огляделся. Поднял лежащее на кровати ружьё Толстого, осмотрел, даже счёл возможным похвалить:
- Оружие не оставил! – молодец…
Не стал расспрашивать, как он оказался здесь; лишь поставил в известность:
- Завтра с тобой сходим… надо одну суку в чувство привести! – поможешь. А сейчас…
Он потянулся, и снова огляделся. А что? Тут его точно искать не станут! – подумают, ну не дурак же Хронов в казарме ночевать, где его в первую очередь искать-то и станут! Не здесь, конечно; а затихариться в комнатке, которая одно время была его личным «кабинетом», а потом куда дружинники таскали деревенских шмар драть… Там – залечь… под столом. Во, матрасов и одеял хватает… Велеть ещё Толстому печку посильнее натопить – и дежурить.
- Толстый, слышь! – обратился к нему начальственно. Собственно, как его по имени он давно забыл, - Давай-ка…
В это время во дворе скрипнул снег, и обострённым слухом Витька услышал это; как и шестое чувство, что ни раз его выручало, вбросило догадку, вернее – уверенность: враги, за ним!
Он заметался по комнате. Отстреливаться он и не думал, - спрятаться, непременно спрятаться! Чтоб не нашли и ушли!
- Толстый, слышь, Толстый!! – лихорадочно зашептал он, наклоняясь к его уху, - Ты это… Щас, если меня будут искать, - скажи нет, мол, его, - заходил, потом к Кристинке ушёл! Слышь, понял, нет?? Понял?? Смотри мне!! – пристрожился он, и метнулся в угол. Там лежали матрасы, и он вытащил один из них, нырнул под него, и ещё, побрыкав ногами, засунул их под скомканное одеяло. Со стороны должно было выглядеть как просто в беспорядке валяющиеся спальные принадлежности.

- «Мой…» - отметил про себя слушавший её краем уха Вадим. М-да, всё идёт к тому, что младшая дочка вот-вот выпорхнет из родительского гнезда. А вот со старшей – засада. Надо думать…
- Пространства… перемещаться… - с недоверием произнесла Гузель, - Он, «твой Сергей Крыс», головой не ударялся случаем? А то что-то это на шизофрению похоже.
- Ты что!! – с жаром принялась защищать Крыса Зулька, - Он нормальный! Знаешь, какой… нормальный! Вообще нормальный! А что про «другое пространство» рассказывал – так я сама сначала не поверила; но он потом так всё живо рассказал!.. Говорит, что теперь для него «вопрос смерти неоднозначен», - если есть «множественность этих, пространств», то это может быть просто переход в другое!.. Вот! «Вопрос смерти неоднозначен!» - это он так говорит! Разве ненормальный может так говорить??
- Ну да, умный городской парень, соблазняя скромную глупенькую деревенскую девушку, ещё и не то может наговорить!.. – поглядывая на молчащего отца, произнесла Гузель, подыгрывая сестрёнке.
Зульфия возмутилась:
- Кто, кто тут «глупенькая деревенская девушка»?? Да я!.. – но тут же сообразила, что это подначка; и уже спокойно поведала:
- И вообще. Серёжка боец каких мало! В Башне взвод спецназа угандошил! И вчера, в бою, - тоже!
- Тоже – взвод?.. «Угандошил?..»
- Кто их считал?.. Много, в общем!
- Да, это довод, это, конечно, довод… Зуль, ты не злись, это я же так…
- Да знаю я… понимаю!
Обои с надеждой взглянули на отца.
После длительного молчания Вадим, наконец, произнёс:
- Вот что… кызы – я умный?..
- Да-а… - неуверенно, не понимая, куда он клонит, ответили обе.
- А умный человек всегда найдёт выход… А если не найдёт – то что?..
- Что??
- Пойдёт посоветоваться с мудрым! Короче, будьте здесь; и следите за обстановкой, вот рация. Я пойду… мне нужно с Минуллой-бабаем поговорить, посоветоваться.

Вернулся он не скоро, но повеселевший. Взял бинокль; обозрел окрестности; и уже после этого обернулся к сёстрам:
- Есть выход. Надо только с ним самим переговорить! И – с Отцом Андреем.

- Так это не мой!.. – но на него все посмотрели настолько с удивлением, что он несмотря на природную наглость, смешался. Уж что-что, а рыжий портфель был единственным, наверное, не только в Озерье, но и в округе километров на пятьдесят.
Сидевший в углу Крыс отчётливо дёрнулся, и Вовчик заметил, насколько стало красным его лицо – заболевает пацан, что ли. Затем опять все обратили внимание на портфель.
Катерина встала, и с некоторым усилием расстегнула порядком уже поржавевшие замки.
- Тяжёлый! – сообщила всем. Открыла портфель; и первым делом достала из него чуть изогнутую, со скруглениями по краям, толстую пластину металла. Пластина из бронежилета! – сразу догадался Крыс, но ничего не сказал. Ничего не сказали и остальные.
Выложив пластину на стол, Катерина вновь заглянула в портфель, и извлекла из него шуршащий свёрток, – развернула: чёрствый, уже подплесневевший хлеб; варёная картошка. Всё вместе – какая-то отвратная мятая каша. Баночка консервов МувскРыбы. Ложка с гнутой ручкой; тупой столовый ножик. Целый пучок разноцветных и разномастных авторучек и карандашей, цанговых и простых, перетянутых денежной резинкой. Кошелёк. Толстый бумажник с кипой разномастных визитных карточек. Маленькая баночка вазелина. Две пары носков – обе старые и вонючие; так что их не стала даже класть на стол, а брезгливо бросила на пол. Начатую пачку презервативов. Таблетки. На затёртой коробочке аккуратно написано «от сердца»; и тут же мятая пачка таблеток виагры… Растрёпанная колода карт с порнографическими фотографиями, перетянутая так же денежной резинкой, – карты Катерина так же брезгливо сбросила на пол. Достала пухлую, растрёпанную записную книжку, при виде которой зрачки Мунделя испуганно расширились. Три книги: Пастернак, «Государь» Макиавелли, и Кама-Сутра с картинками. Тетрадь, на обложке которой красиво написано: «Кодекс Озерской Республики».
И, наконец, с самого дна – обрез двустволки.
- Вот это «лира»!.. – Отец Андрей взял со стола обрез и стал его рассматривать, - Которой «милость призывал»? Зачем же вам, любезный, оружие; да ещё такое бандитское как обрез?
Обрез у него из рук взял Вовчик, стал рассматривать. Когда-то, несомненно, это было прекрасное дорогое ружьё, - судя по отделке, по качеству исполнения. Наверное, это было даже не просто дорогое, но раритетное оружие! – Бинелли 16-го калибра; хотя, как Вовчик где-то читал, Бинелли делало только калибр 12-й… То есть или это была очень качественная подделка под Бинелли; или это была воистину раритетная вещь, за которую в другое, мирное время, на каком-нибудь международном аукционе ценители отдали бы сумасшедшие деньги! Конечно, в мирное, «до-БП-шное» время; и, если бы это было полноценное ружьё, а не обрез. Причём обрез, как сразу определил Вовчик, раскрыв стволы, неухоженный – сразу видно было, что владелец и сам по себе человек неопрятный; и далёкий от оружейной тематики: ни один мужчина, ценящий и знающий оружие, не довёл бы его до такого состояния: стволы раскрывались с трудом, только что не со скрипом; экстрактор подал патроны с усилием, чуть ли не оборвав закраину, настолько патроны закисли в стволе. Да и сам ствол, видимо, никогда не чистили – на просвет в нём были и пыль, и крошки, и грязь. Впрочем, из него, наверное, и не стреляли. И вообще обрез был крайне неухоженный – коррозия уже тронула внешнюю часть оружия; особенно это было видно на дульных срезах. Вовчик осуждающе покачал головой: так довести бывшее некогда прекрасным инструментом оружие!..