— Товарищ Сталин,— просипел Ленин,— а вы знакомы с творчеством Джека Лондона? Мне тут Надежда Константиновна читала… кхе-кхе… весьма и весьма достопримечательные рассказики, вы не находите?
Ильич, кряхтя, словно несмазанная шестерёнка, добрался до столика и взял книгу.
— Вот-вот этот. «Любовь к жизни» называется. Там про калифорнийца, буржуазная мораль заставила его искать золото на Аляске и вот он…
Товарищ Сталин почти не слушал. Только смотрел и прикидывал, сколько ещё осталось.
Ильич умирал, медленно, нехотя, но умирал. Вождь мирового пролетариата превратился в сморщенную куклу из папье-маше, в дряблый комок трясущихся жил и артерий. И серый костюмчик, словно из кукольного театра.
— …снаружи его грыз адский мороз, а изнутри жёг голод,— трясущаяся пригоршня (Ильич уже не мог разжимать пальцы) стукнула по странице,— Наш товарищ Горький тоже, конечно, пишет похожее, но у него не так. И, представляете, за ним, несмотря ни на что, ползёт волк, старый, дряхлый и такой же ослабший от голода. Так и видишь этих двух умирающих, эти две козявки на безукоризненной снеговой простыне. И вдруг он видит…
Почему-то всплыл ноябрь, чумазый перрон Финского Вокзала и рабочие, громадная толпа рабочих. Воняет мазутом, сажей, порохом. Никто не шумит, не шепчется, не комментирует — вещающий броневик превратился в громадную динамо-машину, речь сковала толпу, как мощный электрический разряд.
Казалось, этот лысенький человечек, крохотный огонёк грядущего революционного пожара, будет гореть ещё лет сто, а то и двести, пока не наступит справедливое общество и он, наконец, не угомонится. Эйфория не могла его исчерпать, она лишь проходила через тощее тельце Вождя, чтобы огненным инеем осесть на толпе, заставляя не рассуждать, не раздумывать, не сомневаться — действовать.
После выстрела Каплан Ильич сильно сдал. Словно лопнуло что-то. Он больше не был человеком-принципом, бестелесным Вождём и Учителем и такое угасание казалось единственным выходом, последними воротами в вечность. Никто не понимал, что случилось, хотели даже пригласить священника, — Ильич, когда узнал, чуть не треснул от ярости.
Но те, кто знал Вождя до революции, удивились ещё больше.
— …волк уже умирает и человек тоже. И вот человек — он уже ни… кх-кх-кх… ни-чхегхо не чувствует кроме голода…
Вспомнилось Форносово. Про это никогда не будет ни в одном учебнике истории, ни в одной книжке воспоминаний, ни в одной архивной рукописи. Сотни и тысячи исследователей из коммунистического Завтра будут составлять поминутные биографии Ильича и с феноменальной изобретательностью, на которую способны только учёные, доказывать, что в это время Ленин сидел на явочной квартире и двенадцать часов в сутки, пока руку не сводило судорогой, писал-писал-писал книги, брошюры и статьи, выходившие кусками в бесчисленных однодневных газетёнках.
…волочили через всю улицу, втроём — он Олень и ещё третий, какой-то рабочий с безликой кличкой. Впрочем, возле домика Ильич отдышался и пошёл сам, а возле входа отряхнул пропахший порохом пиджак и попросил заняться телом провокатора. Нет, не задело, он просто малость испугался.
Всё совещание Сталин смотрел как сквозь матовое стекло, и не сказал ни слова и даже когда Олень доложил, что тело закопали возле большого валуна за железной дорогой, легче не стало. Коба был единственным, кто видел все пять выстрелов. В упор, причём стрелял не профан.
Уже после совещания Коба прокрался к Ильичу со спины (тот что-то подозревал, так и норовил к чему-нибудь прислониться) и разглядел пять аккуратных дырочек в сером пальто — полукругом, через грудную клетку, хребет, левое лёгкое и сердце. В дырках просвечивала нетронутая кожа.
Только тогда Коба понял, что, если начнётся борьба, победить Ильича будет не так-то просто — не как какого-нибудь Керенского или Зиновьева. В револьвере Ильича были патроны, каких не смог бы раздобыть простой революционный матрос.
— …напрягает в последние силы — и впивается в шею волку! Вы представляете? Пьёт кровь, и силы к нему возвращаются. А потом он добирается до берега и его спасает судно. Замечательный рассказ, всё очень-очень верно схвачено. Каково?
— Да, товарищ Ленин, очень верный и своевременный рассказ. Нужно распорядится товарищу Луначарскому. Тиражи должны быть массовыми, доступными каждому рабочему.
— Вот-вот…— приступ активности минул, и Ильич опять обмяк в кресле, бездумно разглядывая парализованные руки,— да, товарищ…
— Я насчёт предстоящего съезда. Это первый съезд партии без вашего участия, товарищ Ленин, но вы можете быть уверены, партия не сбавит…
— Да, насчёт съезда,— Ленин встрепенулся и заговорил быстро-быстро, словно только что проснувшийся,— Насчёт съезда вот тут… да тут прямо в конце рассказа очень-очень хорошо написано как раз то что нужно сделать посмотрите скорее это очень важно это важно для съезда смотрите…
— Что такое?
— Вот-вот,— похожая на ржавый крюк грузчика рука стучала по странице,— вот тут, я просто не вижу, вы сами должны прочитать мне Надежда Константиновна читала очень верно я просто сам не вижу…
— Да что там такое?
Больше всего хотелось вот прямо здесь, сейчас свернуть шею этой трясущейся восковой кукле с острой бородкой, которая не может сама ходить, есть, пить, справлять нужду. Единственное, что может — цепляться за власть.
— …вы должны вот посмотрите тут очень важно почти вся моя позиция насчёт Съезда очень верно очень кратко этот Лондон очень верные талант он всё угадывает вот посмотрите это касается и вас…
Коба склонился над страницей и прищурился, пытаясь понять, в какой абзац тычет трясущийся крюк. Дыхание Вождя щекотало лицо.
— Я ничего не…
Жёлтые, полустёртые зубы Ильича впились в шею и прокусили сонную артерию. Сталин охнул, хотел позвать на помощь, но вместо крика изо рта хлынула кровь.
...Простучали шажки, хлопнула дверь.
— Наденька, что тут у вас? «Письмо к съезду»? Выкиньте, оно больше не надо. Вот-вот, я сам, сам поеду и выступлю, всё, что надо, скажу. Распорядитесь подать машину.
Надежда Константиновна ахнула — Ильич прекрасно держался на ногах, и, казалось, сбросил лет двести. Лысина словно свежевымытый паркет, глазки стреляют, как два наганчика.
— Кстати, Наденька, а кто у нас в партии самая известная контра? Троцкий, Зиновьев… кто там ещё?
— Каменев, Владимир Ильич.
— Такой полнокровный? Вот-вот, это очень хорошо, что он полнокровный. Составьте, пожалуйста, список всей этой контрреволюционной банды, пометьте двумя синими крестами и отправьте Феликсу Эдмундовичу. Он разберётся. То, что он пришлёт, отправьте ко мне в спальню и ни в коем случае не трогайте!
Пока подавали машину, Ленин перечитывал последние строчки рассказа:
«Его койка была набита сухарями. Матрац был полон сухарей. Во всех углах были сухари. Однако человек был в здравом уме, он только принимал меры на случай голодовки»
— Да, так оно и есть,— сказал Ильич, закрывая книгу,— Правда, жесточайшая, неприкрытая правда. Джек Лондон — настоящий пролетарский писатель.
Потом достал спичечный коробок и посмотрел на любимый трофей, ставший уже талисманом: серебряную пулю Фанни Каплан.
Спускаясь к машине, Ленин облизывался.